«Нечего тут улаживать» — ответил он. — «Я никогда не нанимался к тебе в команду, и что есть — то есть». Каким-то образом выражение ее лица стало еще более жестким, словно она была готова заорать, что она никогда не ввязывалась в дела подобные этому. Женщина была столь же непробиваема, как спрятавшаяся в панцирь черепаха, но должен же быть какой-то способ оторвать ее челюсти от его ноги. Чтоб ему сгореть, если он хотел остаться наедине с игральными костями, перекатывающимися в его голове, но даже это было лучше, чем необходимость слышать их во время пререканий с нею.
«Я собираюсь повидать Туон прежде, чем мы уедем». — Слова вырвались раньше, чем он успел их осмыслить. Тем не менее, он обнаружил, что какое-то время это решение с мрачной медлительностью крепло в его голове.
Кровь отхлынула от щек Эгинин, лишь только имя Туон слетело с его губ, и он услышал писк Теры, сопровождаемый громким шорохом резко задернутого полога палатки. За то время, пока она была собственностью Сюрот, бывший Панарх усвоила огромное множество шончанских обычаев, и их табу тоже. Однако Эгинин была сделана из более прочного материала.
«Зачем?» — Требовательно спросила она. И почти на одном дыхании продолжила, обеспокоенная и разъяренная одновременно. — «Ты не должен называть ее так. Ты должен проявлять уважение. Определенное, по крайней мере».
Мэт усмехнулся, но она, казалось, не поняла юмора. Уважение? Оно было, малая толика этого драгоценного уважения, в заталкивании в чей-то рот кляпа и закатывании этого кого-то в настенный гобелен. Называй он Туон Верховной Леди или как-нибудь иначе, это все равно ничего бы не изменило. Конечно, Эгинин более охотно говорила об освобождении дамани, чем о похищении Туон. Если бы она могла представить, что похищения никогда не было, она сделала это, и, О, Свет! — Эгинин пыталась! Шончанка пробовала не замечать, что происходит, даже во время самого похищения. По ее мнению, любые другие преступления, которые были ею, возможно, совершены, бледнели по сравнению с этим.
«Потому что я хочу поговорить с ней», — ответил он. А почему нет? Он был бы вынужден, рано или поздно. Люди начали носиться вверх и вниз по узкой улице. Все еще полуодетые мужчины в развивающихся рубашках, женщины, с волосами, повязанными ночными платками. Кто-то вел лошадей, другие только создавали толчею, насколько он мог разобрать. Мальчик-канатоходец, чуть побольше Олвера, проследовал мимо, кувыркаясь «колесом» везде, где толпа давала ему достаточно места, упражняясь или, возможно, играя. Спящий товарищ из темно-зеленого фургона все еще не появлялся. Великая Странствующая Труппа Люка все же не тронется в путь, куда бы то ни было, в течение еще многих часов. Была уйма времени. «Можешь пойти со мной», — предложил он самым невинным голосом. Он должен был подумать об этом раньше.
Приглашение заставило Эгинин остолбенеть, казалось невероятным, что ее лицо может стать еще бледнее, но последние краски отхлынули от него.
«Ты окажешь ей подобающее уважение», — сказала она хрипло, с силой сжимая шарф обеими руками словно пытаясь натянуть черный парик поглубже на голову.
«Идем, Байл. Я хочу удостовериться, что мои вещи уложены должным образом».
Домон заколебался, но она повернулась и поспешно устремилась в толпу, не оглядываясь. Мэт украдкой наблюдал за иллианцем. У него были какие-то туманные воспоминания о бегстве по реке на судне Домона, но «туманные» было лучшим определением, которое он мог дать им. Том дружил с Домоном, что говорило в пользу бывшего капитана, но все же он был человеком Эгинин, готовым уступить ей во всем, вплоть до неприязни к Джуилину, и Мэт доверял ему ничуть не больше чем ей. А доверял он высокородной шончанке, надо сказать, не слишком сильно.
Эгинин и Домон преследовали собственные цели, и если Мэт Коутон и держал весь замысел в секрете, это их не касалось. Он сомневался, что этот человек действительно доверяет ему, в нынешних-то обстоятельствах, но в момент их встречи ни у кого из них не было выбора.
«Меня мучает предчувствие», — пробормотал Домон, царапая щетину, растущую над левым ухом, — «Что бы ты ни собирался сделать, ты можешь остаться без головы. Я думаю, что в действительности она жестче, чем ты предполагаешь».
«Эгинин?» — спросил Мэт недоверчиво. Он быстро осмотрелся вокруг, чтобы узнать, не услышал ли кто-нибудь в переулке разговора. Несколько человек глянули на них с Домоном, когда прошмыгнули мимо, но никто не посмотрел на них дважды. Люка не был единственным, кому не терпелось убраться из города, где поток желающих поглазеть на представление иссяк, и ночные молнии, поджигающие гавань, были еще свежи в памяти. Они, возможно, все сбежали бы той первой ночью, оставив Мэта без укрытия, если бы Люка не отговорил их от этого. Обещанное золото делало Люка очень убедительным.
«Я знаю, что она жестче, чем старые ботинки, Домон. Но старые ботинки не дают мне указаний. Это — не треклятое судно, и я не позволю ей командовать здесь и разрушить все».
Домон скорчил такую гримасу, словно Мэт был безмозглым дураком.
«Девчонка, парень. Ты полагаешь, что можешь быть настолько спокоен, если тебе удалось ее похитить той ночью? Какую бы игру ты не затеял с тем диким разговором о том, что она твоя жена, ты должен быть крайне осторожен, или она сбреет твою голову с плеч».
«Я всего лишь свалял дурака», — пробормотал Мэт. — «Сколько раз я должен это повторять? Я был слишком расстроен в тот момент». — О, он действительно был. Узнать, кем была Туон, во время драки с нею — это расстроило бы и треклятого троллока.